Начни с себя

«В любой работе, в том числе и в нашей, главное — почувствовать себя нужным. И не чувствовать себя чиновником — я сама себя воспринимаю врачом и не люблю, когда меня сравнивают с ним: я не ношу чина!
Мы — врачи-профилактики. У нас мировоззрение врача, мы защищаем здоровье общества. Я бы назвала врачей своей специальности врачами по социальной гигиене, потому что в условиях научно-технического прогресса и индустриализации, урбанизации человек сталкивается со многими факторами вредного влияния. И здесь играет роль умение определить баланс пользы и вреда», — считает Алла Кильдишева, завотделом коммунальной гигиены Одесской областной санэпидстанции.

Есть личности, рядом с которыми легко и просто любому человеку. То ли при первом знакомстве, то ли в процессе длительного общения. Они настолько самодостаточны, что со стороны кажутся и собственным контролем, и собственной опорой. Им верят на слово и не сомневаются в правильности их решений. А все, о чем они думают и говорят, на поверку оказывается простой житейской мудростью, до которой иным дойти самостоятельно очень трудно. Эта мудрость точно состояние души, неиссякаемый духовный колодец.
С Аллой Николаевной Кильдишевой речь пошла ни много, ни мало — о преемственности жизни.
— Понимаете, в конце концов, что такое наша жизнь? В чем ее бесконечность? В её продолжении. Ведь если мы будем делать все, чтобы чувствовать себя богатыми, счастливыми сегодня, но не будем думать о завтрашнем дне — эта бесконечность жизни просто прервется!
— Алла Николаевна, развивая эту мысль, можно сказать, что профессия определяет не только ежедневные цели человека — они должны быть подчинены чему-то более высокому. А что самое высокое в вашей профессии?
— Порой каждый день ставит перед тобой утилитарную задачу выполнить что-то необходимое по ситуации. Т.е. это — ситуационные задачи. Но фактически нас всех сюда приводит стремление действительно продолжить сегодняшний день — чтобы наступило завтра. Это вам мой честный ответ. Мы, санитарные врачи, хотим, чтобы люди жили, чтобы они жили благополучно и чтобы пользовались дареным Богом благом — здоровьем. Кажется, несколько высокопарно звучит, но вместе с тем, ведь когда мы обращаемся к Богу, то просим его не о мелочах, а о здоровье! Потому что это самая большая ценность. И вот с мыслью о том, что эту ценность нужно сохранить, защитить и продолжить, мы и приходим на работу. В этом я вижу нить жизни.
Понимаете, когда я обращаюсь к молодым, то говорю: у тебя уникальная специальность, которая направлена на сохранение общественного здоровья, т.е. не одного человека, а всего населения. А для этого нужно и кругозор иметь гораздо шире, и отношение к работе более вдумчивое и ответственное. Потому что то, что ты сделаешь сегодня, можно уже не исправить завтра. Если мы ошибемся, это может быть потерей не одного человека, а целого сообщества людей.
— А когда начался ваш путь в сохранение завтрашнего дня?
— Ну, наверно, с выбора профессии. Он не случаен. Я вспоминаю студенческие годы и то состояние, которое мы тогда испытывали... Уверена,что нормального молодого человека всегда характеризует его любовь к окружающим людям. Вы понимаете, у нас было развито чувство любви к ближним. Это очень важно для того, чтобы избрать профессию медика. Чтобы стать человеком, который способен воспринять чужую боль и находить в себе силы помочь человеку. Вот, пожалуй, с такого выбора и начался мой путь в сегодняшний день. Как раз 60-е годы, я считаю, были годами взлета СССР, нашего общества, что заключалось и в широком стремлении к науке, желании получить специальность. Большинство моих однокурсников, выпускников 1962 года, стали людьми именитыми. Среди них гельминтолог Николай Романенко (в России), профессор, эпидемиолог Геннадий Марченко (работал в Винницком мединституте), кандидат медицинских наук Гайдамака. А еще — Медведева, Чигринец, Матюшенко, Овчаренко. Очень-очень многие выпускники Харьковского медицинского института, санитарно-гигиенического факультета. Он и сейчас есть, этот факультет, и я этим горжусь. 60-е годы были великолепными, и надо сказать, что и состояние здоровья населения нашей страны тогда было гораздо лучше, чем сегодня. Когда я училась, средняя продолжительность жизни в СССР была у мужчин 68 лет, а у женщин — 78. Разница в 10 лет. Тогда, после войны, мужчин было меньше, это еще поколение такое шло. Но продолжительность жизни была очень приличной — под 80! Это по сравнению с тем, что мы имеем сейчас, гораздо выше.
На очень высоком уровне была и гигиеническая наука. У нас была старая школа и воспитывалась новая. У нас были школы, направления — и это, конечно, было здорово.
— А сейчас?
— Сейчас они как-то рассыпались, и мне кажется, что мы находимся в переходном периоде. И если говорить о будущем, я думаю, что эти школы возродятся. Потому что без преемственности, особенно в медицине, жить нельзя. Вы понимаете, врачебное дело не должно стать чистым ремеслом. Частные структуры приводят к тому, что человек совершенствуется, но как ремесленник, теряется именно философское отношение к профессии. И коллегиальность. Я как-то участвовала в одной научной конференции, и там была профессор кафедры биологии, пожилая женщина. Я же тогда была довольно молодая, поэтому воспринимала ее слова немножко с иронией. Так она говорила: вы понимаете, мы порой уподобляемся землекопу: начинаем копать-копать проблему, углубляемся-углубляемся, а потом, когда достигаем какой-то глубины, поднимаем голову, а вокруг ничего не видно. Это говорит о том, что хороший землекоп (ремесленник) вырыл яму, раскопал проблему, дошел до какой-то сути, но эту суть связать с другими сущностями, окружающими нас, не может, потому что не видит. Понимаете, он ушел в проблему. Но уйти в проблему и остаться там — это удел медицины, у которой нет школы! Именно школа позволяет общаться, делиться проблемами и определять направление, куда же идти дальше с данной проблемой. Именно это мы раньше имели. Я очень сожалею, но должна сказать, что сегодня у нас в этом плане утеряно основное направление.
— Но кроме необходимости возрождения профессиональной школы, наверное, следует отметить, что наше общество недостаточно ориентируется в том, что они вообще-то делают, санврачи.
— Да, и это сбивает с толку не только окружающих, а и людей, которые должны знать назначение всех служб как управленцы. Дело в том, что наши представители власти, именно чиновничий аппарат, не представляют себе назначения санитарной службы. Судя по тем жалобам, которые нам направляют на рассмотрение, санитарный удел у нас сводится к утилитарному восприятию — убери мусор.
— «Мистер Мускул»?
— Да, «мистер Мускул» — вот и все. Убери мусор, подмети, наведи чистоту... Вы понимаете, это абсурдность. Человек, как я говорю — философ от медицины — должен заниматься организацией уборки мусора на чьем-то подворье или у чьего-то хлева. Ведь как направляются на рассмотрение жалобы? «Гражданка такая-то высыпала мусор под окна гражданки такой-то». Это нарушение общественного порядка, нарушение правил содержания населенных мест, контролируемых органами власти, в обязанность которых и входит принятие мер. Для того чтобы сказать, что это неправильно, не надо иметь диплом врача. Ведь участковый врач, который приходит к больному, тоже может сказать, что у тебя, мол, окружение нездоровое, грязно, холодно. То есть явно это увидев, но не проводя никакого изучения окружающей пациента обстановки. А санитарный врач говорит обществу, что «у вас вокруг грязно. А из-за того, что у вас грязно, то и почва стала непригодной для того, чтобы на ней играли дети. У вас вода вот такая... у вас еще кое-что требует изменений» — и для этого нужна квалификация! Мне нужно выбрать точки контроля, провести лабораторные исследования, оценить их и сказать: вы сами своим безрассудным поведением привели в негодность среду, в которой живете.
Однако для того чтобы запретить гражданке Н. бросать навоз под окна гражданке П., им не нужна моя квалификация — достаточно вмешательства сельского головы, который всю жизнь с этим справлялся. Здесь есть свои рычаги управления, поддерживающие общественный порядок, но это совершенно не та дисциплина, с которой должен сражаться санитарный врач. Даже надзор его — это надзор за объектами обитания человека. Мы все воспринимаем надзор неправильно, нас сбили на утилитарные действия. Сейчас есть закон «Про наглядні органи», который предполагает уменьшение количества исследования объектов. Т.е. санитарный врач — это не доктор с плеткой, нет, это доктор с высокой квалификацией, который способен оценить опасность проживания в конкретном месте, разработать мероприятия и предложить их для оздоровления, для ликвидации опасности. Он должен оценить условия питания населения, качество пищевых продуктов, рациональность диеты и внести свои предложения. Но при этом он должен постоянно работать с властью и населением по вопросам предупреждения влияния жизнедеятельности человека на его же здоровье.
— Можно сказать так: если не будут выполняться требования, которые вы как специалист по коммунальной гигиене предъявляете властям и населению, прогнозируя последствия, то есть, если они перешагнут через этот барьер, то ситуация переходит уже под контроль эпидемиологов?
— Мы с эпидемиологами звенья одной цепи. Фактически оздоровительные мероприятия предлагает эпидемиолог, но если учесть сложность нашего мира, то врач-гигиенист тоже участвует в них, в их разработке как более профилированный специалист. К примеру, терапевт поставил диагноз, а для уточнения направил пациента к гастроэнтерологу, проктологу, хирургу, окулисту и т.д. Потом все эти специалисты дают свои предложения, и они влияют на решение. Т.е. объять необъятное невозможно, каждая наша гигиеническая специальность имеет свою собственную точку приложения. Но эпидемиологи, на мой взгляд, должны быть особенно эрудированными врачами, которые разбираются в смежных специальностях, для того чтобы привлечь их для более глубокого решения.
Вот так и работаем мы с ними — всегда в параллели. Они выходят первыми на ситуацию и говорят: да, есть неблагополучие, давайте разберемся. И мы начинаем разбираться, выясняем причины и определяем оздоровительные мероприятия по уровням их разрешения (что, к примеру, должен делать сельский голова...). Мы только объясняем, что он должен сделать. Так же, когда пациенту врач выписывает рецепт, его не должно интересовать, в какой аптеке тот купит лекарство — он дал рецепт, и пациент уже сам заботится дальше о своем здоровье. Так же общественное здоровье — это забота власти, и она обязана ее осуществлять, эту заботу (что даже записано в конституции), а мы должны квалифицированно предложить мероприятия по оздоровлению!
— Мы считаем себя уже почти европейцами, но посмотрите, какие там улицы чистые, какое санитарное благополучие...
— Правильно, потому что там каждый занимается своим делом. И детей воспитывают не говоря «возьми, выкинь бумажечку», а «отнеси в урну». А мы как? «Та, брось! Лучше под кустик, чтобы никто не видел». Т.е. мы знаем, что так нельзя делать, но мы так делаем! Это то восприятие, что я — песчинка, а вокруг всего много. И что я там такого сделал? Ну, подумаешь — выкинул бумажку, подумаешь — выбросил кулек. Да вы только посмотрите на поля, что там творится! Кто выбрасывает эти кульки? Мы с вами. А если подумать о том, что каждый кулек — это удар «под дых» почве? Потому что там, где упал кулек, там почва не дышит, там образуется уже свой ареал с нарушением биоценоза. Совсем другой биоценоз возникает — анаэробный. И в результате мы удивляемся, что у нас «что-то не так». А ведь из этих маленьких «не так» вырастает такая большая проблема, как охрана почвы. Если прислушаться к тому, что сейчас делается в Западной Европе, то итальянцы, например, в ужасе, потому что в их приморских городах, в частности Неаполе, мусор девать негде — он хранится в городе, и в результате население начинает это чувствовать на себе. И мы в Одессе еще столкнемся с этой проблемой.
— А утилизация?
— До этого все дошли, но не всё же утилизируется. Мы вообще-то, как люди вольготные, мусор сейчас выбрасываем на землю. Если взглянуть на это с точки зрения развития потребления, то мы поступаем как обжоры — всё хватаем, хватаем, у нас всё должно быть в полимерной упаковке, кучи полиэтиленовых кульков. Теперь продавщицу, которая бы полезла голыми руками в продукт, вы не увидите — все берут продукт в перчаточках — это хорошо, как и то, что у нас разовые стаканчики, бутылки и т.д. Но единственное, что мы забываем: всё это нужно утилизировать, а не выбрасывать в окружающую среду.
Есть ведь специальные технологии, но мы еще не дошли до того, чтобы один кулечек вытряхнули и сложили в другой, сдали его затем в отдельный контейнер, из которого эти кулечки увезут на переработку.
— Прекрасное далёко?
— Это надо организовывать. Есть выход, ведь сейчас за границей все кульки — упаковочные, подарочные в основном бумажные. Они в природе перерабатываются, их можно сжечь, они размокнут, их съедят микроорганизмы — это природное. А полиэтилен — никогда. Это то, что природа не создавала. Вы понимаете, мы бросили его в природу как чужеродное тело. Но если у нас в организме чужеродное тело, мы же болеем! Так же болеет и природа... Выходит, мы должны научиться отождествлять себя с ней. Чтобы каждый чувствовал, что земле больно, когда мы причиняем ей зло. Что она нам отплатит таким же образом.
Я говорила о почве. А наша вода, которую тоже нельзя засорять! Вот и народная мудрость говорит: «не плюй в колодец», а мы плюем... И это нам возвращается большими потерями.
Воспитание в людях бережного отношения к природе тоже наша работа. И я считаю, что это очень важный и огромный труд — достучаться до сознания человека (пусть сначала одного, двух, трех) — но достучаться, чтобы человек осознал свою вину перед природой. Понимаете, в том, что такое происходит, есть вина каждого из нас. И не писать надо: «уберите мусор», а просто его убрать. Ведь как, казалось бы, просто: громада сельская собралась, сложилась, нашла тележку, сгрузила свой же мусор, пересортировала его. То, что можно, люди использовали на компост, вывезли на поле, то, что можно переработать, — сдали на переработку. Чтобы наши ЖЭКи тоже этим занимались, а им помогали жильцы.
Вот если мы будем так жить, у нас будет все нормально. Если мы продолжим эту жизнь так же, как это делается сегодня, у нас ничего не будет.
— Знаете, когда слушаешь такие мысли, кажется: как это рационально и просто. И вместе с тем понимаешь, насколько все высказанное утопично, потому что не все же осознают свою личную причастность к решению в принципе банальной проблемы! И пока что так трудно увидеть в этом деле систему.
— Поэтому нам и надо работать. Говорят же: дорогу осилит идущий. Значит, надо идти. Сейчас мы идем по пути духовного возрождения, строим церкви, стараемся туда заходить, но у нас это еще не стало потребностью, надо, чтобы это всасывалось с молоком матери — тогда действительно появляется такая нужная духовность. Вот тогда грешишь и каешься. Осознаешь и исправляешься.
А мы сейчас только жадные потребители. Понимаете, мы с вами сидели на таком голодном пайке, что сейчас вообще забиваем себя, свой мир вещами, впали в вещизм, и не видим даже, где живем, как природа отзывается на наше варварское отношение. И даже не задумываемся о том, чем это нам обернется в будущем.
Мы вот возвращаемся к Библии, но мы не задумываемся о сути заповедей. А они тоже имеют направленность сохранить Завтра. И если другой человек поступает неправильно, это его грех, но если ты сам поступаешь неправильно — это уже твой грех. Так что это правильно сказано: начинай с себя. И надо действительно с себя начинать и стараться хотя бы самому делать так, чтобы это не причиняло ущерба завтрашнему дню. Это ближайшая задача — начни с себя.

Тут она и раскрылась

Наверное, нет такой темы, затронь которую в разговоре с Аллой Николаевной Кильдишевой, ты не узнал бы для себя что-то новое, да еще и в неожиданном ракурсе. Как бы хорошо ни был подготовлен — это отмечали многие коллеги, когда речь заходила об Алле Николаевне. И вовсе не в рамках портрета «товарищ о товарище». Просто во всех сферах деятельности санэпидслужбы есть раздельные и есть общие, переплетающиеся моменты, тесно взаимосвязанные и взаимообусловленные.
Так вот, совершенно не будет преувеличением считать Аллу Николаевну настолько эрудированным во всех рабочих вопросах специалистом, чтобы на уровне знаний и профессиональной интуиции найти правильный путь к решению задачи. Всегда.
А завэпидотделом Одесской областной санэпидстанции Людмила Васильевна Красницкая подчеркивает, что профессиональный талант Кильдишевой гармонично сочетается с ее любовью к людям. Вспоминаются слова белгородднестровского эпидемиолога Галины Ивановны Запорожец, которая как-то заметила: «Я работала в то время, когда отношения между людьми были очень честными».
— Мне кажется, — обращаюсь я к Людмиле Красницкой, — что всегда, в любое время есть такие коллективы...
— Могу точно так же, как и Галина Ивановна, сказать, что у нас и сегодня отношения в коллективе очень честные, мы всегда уверены в поддержке друг друга, — отвечает на это Красницкая. — А сфера эпидемиологии — это же вспышки, и всегда надо проконсультироваться со специалистами по коммунальной гигиене. Но если едет в очаг Алла, то ты знаешь, что можно быть спокойным: там будет сделано все! Сколько раз мы выезжали с ней на вирусные гепатиты, где нужно было разбираться с водоснабжением, с канализованием... С ней просто приятно работать, до того досконально она изучает проблему, причем не просто констатирует: здесь идет заражение, а сразу говорит, что и как нужно сделать. Где будет дешевле, как все устранить – и все делается. Но по-другому ведь и нельзя.
Тут мне вспомнился случай, рассказанный начальником санэпидслужбы МВД области Борисом Иосифовичем Кульчицким и произошедший в его бытность главным санитарным врачом Одесской городской СЭС: «Звонит мне главный санитарный врач Советского Союза и говорит: «Вы что там закрыли пляжи и не докладываете нам?» А я ему говорю: «Виктор Николаевич, вы меня тысячу раз простите, но я вам докладывать не должен. По иерархии я обязан доложить главному врачу области, а он — в Киев, а уже Киев — вам...» Тогда он немного отступил и говорит: «Чтобы через полтора часа у меня на столе лежала бумага». Я позвонил главному санитарному врачу области Виктору Ивановичу Зубко и сообщил об этом разговоре. И вот мы с Аллой Кильдишевой быстро составили бумагу и отправили ее по телетайпу. Алла помогла мне ее оформить, у нее всегда есть все данные. Но тут опять звонок из Москвы — обещают сейчас же позвонить первому секретарю обкома партии, после чего меня снимут с работы! До такого, правда, не дошло — видимо, как раз в этот момент и принесли нашу бумагу...»
— Нам повезло работать рядом с таким специалистом и человеком, — резюмирует Людмила Красницкая. — Надо сказать, я вообще мало встречала таких людей, у которых были бы так широко открыты душа и сердце, людей, которые, как говорится, никогда не держат камень за пазухой! А она готова помочь всем. Я вспоминаю, что когда областная санэпидстанция только-только переехала со Слепнева на Комсомольскую, Любовь Игнатьевна Засыпка уже работала главным государственным санитарным врачом и готовился какой-то материал. А у нас что-то не шло. Не шел материал, и все! И тогда Алла сама подошла и говорит: «Люся, давай я тебе помогу». В общем-то, это редкость, когда коллега настолько проникается твоими служебными проблемами, берет их на себя.
А кто у нас лучше Кильдишевой пишет? Это не всем дано... Она излагает мысли профессионально и литературно. Скоро у нас две заключительные коллегии — одна по санэпидслужбе, другая по управлению здравоохранения, так мы все пишем, готовим, обобщаем, а потом Алла садится и начинает править. А когда этот итоговый материал выходит, то видна ее рука! Алла Кильдишева — личность неординарная. У нее огромнейший опыт, знания, причем не только в своей профессии, что в нашей работе чрезвычайно важно, потому что иначе ты просто ничего не сделаешь.
Она умеет грамотно преподнести проблему, именно высветить всю широту и глубину ситуации со всех сторон, многогранно, уж такой она человек! И вот эта черта, а еще и ее доброта иногда ей же и вредят. Не так-то легко быть всем опорой, и я почему-то уверена, что второй такой Аллы уже не будет, это точно! Мы ей иногда говорим, что надо бы и себя пожалеть немного, а она: ну не могу я отказать людям. А они приходят к ней с просьбами своими, когда у нас какая-то бумага «горит», разные совместные документы готовить надо — но она не может человеку отказать и уделяет ему внимание, объясняет.
А проекты? Кто так, как она, сумеет разобрать любой проект? Тем более, непростое современное строительство, градостроение, расположение всего — нужно все предусмотреть, знать и видеть перспективу, где и что должно быть в городе. Как застраивать город, как правильно располагать объекты, современные коммуникации — это же очень важно. К слову, в этой сфере к санэпидслужбе Одесской области никогда не было претензий. В принципе, с учетом знаний и опыта Аллы Николаевны она могла бы работать, к примеру, в любом проектном институте. Но, тем не менее, она не может уйти отсюда, потому что здесь ее жизнь смолоду. Хотя, как вы знаете, начинала в Одессе с гигиены питания, в ресторане, но не смогла там работать. А вот тут — ее дело, тут она и раскрылась.

«Сделать не хуже, чем учитель…»

Но Алла Николаевна коммунальную гигиену вовсе и не выбирала. На самом деле Кильдишева хотела стать бактериологом, еще ей нравилась вирусология. Но проработав после института два с половиной года бактериологом, год ведомственным врачом по гигиене питания в одесском отеле «Красный», неожиданно для себя окунулась в коммунальную гигиену.
— Когда в 1968 году проверяли гостиницу, — вспоминает Алла Николаевна, — мне доктор, который этим занимался, подсказал: раз тебе тут не нравится, иди, в областной СЭС есть места! Я пошла. Михаил Александрович Иродой, главный врач областной санэпидстанции, глянул на меня вот так, — тут Алла Николаевна пристально посмотрела мне в глаза, — и говорит: «Ну, так куда пойдешь? У меня есть ставки в гигиене питания и в коммунальной». А у меня к питанию в тот момент было такое глубокое отвращение, что я ответила: «Ну, конечно же, в коммуналку, в отделение коммунальной гигиены!». И я его, а также всех, кто в то время работал, до сих пор вспоминаю с благоговением. Вы знаете, как они ко мне отнеслись! После этой гостиницы отогрели мою душу. Мы занимались водопроводом, скважиной, канализацией, свалкой — но как это все было далеко от того, что меня так огорчало в том ресторане! Это такая хорошая работа, что я была просто счастлива, попав в коммунальную гигиену... А ресторан «Красный» я, наверно, лет пять обходила десятой дорогой, потому что была просто оскорблена в своих лучших чувствах. Вот, представьте, человек из лаборатории, из замкнутого пространства — и вдруг его выкинуть на базар! Ну как он себя будет чувствовать? Вот примерно так я себя там и чувствовала...
(Как оказалось, «временно, пока что» избранная ею коммунальная гигиена стала постоянной. Почти как у строителей, которые любят повторять, что нет ничего более постоянного, чем временное жилье!)
— Здесь, в отделе коммунальной гигиены, я работала с замечательным специалистом, завотделом Эммой Борисовной Ярмолинской, с Валентиной Дмитриевной Алексеевой, интеллигентнейшим, грамотным врачом, чрезвычайно добропорядочным человеком. Это были, пожалуй, самые светлые страницы в моей жизни. Во-первых, молодость, во-вторых, коллектив — прекрасный! Прошло много лет, а у нас все лучшие традиции сохранились — коллектив и сейчас хороший. Но тогда я была молодой и чувствовала себя здесь любимым ребенком. Ну, а что может быть лучше?
Трудно что-либо возразить... Разве что, пожалуй, дополнить: и сорок лет спустя ею здесь гордятся! Но не надо представлять себе некий елей в отношениях между сотрудниками службы, так как лично я подметила: санитарных врачей характеризует искренняя прямота. «Потому что наша работа не допускает вуали», — так однажды ответила на мой вопрос ветеран службы эпидемиолог Галина Ивановна Запорожец. Так что на самом деле любому специалисту, а особенно руководителю, довольно сложно сохранять баланс производственных и человеческих отношений в действительно напряженном ритме жизни. Но не зря же коллеги считают, что у Кильдишевой профессиональный и человеческий таланты гармонично сочетаются!
— Так что вы легко входили в практику?
— Очень легко. Мы тогда смотрели все проекты, и у меня даже задор появился: а я сделаю замечаний больше, чем Эмма Борисовна! Я досмотрю, найду! И это стимулировало к тому, что я изучала нормативы и старалась очень тщательно смотреть проекты, что и дало мне теоретическую базу. Ну а командировки в районы... Так ведь я уже до того отработала четыре года на периферии и, в принципе, работу периферийную знала. А общение с хозяйственниками, инженерами и т.д. помогло формированию широкого взгляда на проблемы здоровья в смычках хозяйства и медицины: труда, преобразования окружающей среды и здоровья населения. Этот круг общения и формировал меня как специалиста... Мы работали с наукой, «крутились» вместе с ней — тогда были в чести совместные работы между госуниверситетом (им.Мечникова), мединститутом, были так называемые хозяйственные темы.
Эмма Борисовна была очень уважаемым специалистом. Я наблюдала, как она себя держит, говорит, и мне хотелось уметь не хуже. Мне кажется, у специалиста должно быть стремление делать свое дело не хуже, чем его учитель... И так я постепенно стала коммунальником, хотя никогда об этом не мечтала. Конечно, помогло то, что я бактериолог, и то, что я была организатором здравоохранения.
У Кильдишевой были хорошие материалы по обобщению, высокие показатели по проектам, которые она, кстати, отклоняла часто.
— Когда ты по делу замечания высказываешь, на тебя никто не обижается, тебя только уважают, — считает Алла Николаевна. — Если же выискиваешь что-то мелкое, неважное — это плохо. У нас тогда проходили экспертизу крупные проекты животноводческих комплексов, припортовый завод был, одесская атомная проходила экспертизу, а потом одесская теплоэлектроцентраль, которая должна была быть на месте атомной. Нас даже Киев приглашал к себе, центральная СЭС, и по результатам нашей экспертизы, а это был третий (и последний) заход проектировщиков на уровне Киева, — мы написали такие замечания, что они просто не смогли защитить и переработать проект.
— Вы прочувствовали важность и ответственность своей работы.
— Конечно. Потому что это огромная тепловая электростанция, которая изуродовала бы Беляевский район. И по атомной электростанции (Теплодар) мы тоже очень грамотно отказали. И если бы не вмешательство обкома, тут не было бы атомной станции. Может быть, нашли бы другое, более рациональное место. Я не скажу «надо — не надо» атомной электростанции, потому что у нас энергии не хватает, так что проблему решать нужно. Но как ее решать — это другой вопрос.
Потом она занималась экспертизой генерального плана города, и тоже был дан отказ. Но с проектировщиками, получившими 52 замечания, против которых они не могли возражать (вынуждены были согласиться), отдел коммунальной гигиены остался друзьями. Хотя генплан г.Одессы 86-го года согласовывал Минздрав, а СЭС только дала письмо: вот, у нас 52 замечания, и мы не можем согласовать, езжайте в Минздрав, — до сих пор киевский «Гипроград» знает, что в Одессе «незрелый» проект не пройдет.
— Вы понимаете, когда архитектор работает над каким-то объектом, у него подход экономический. И зрительный эффект превалирует над гигиеническим, — объясняет Алла Николаевна. — Для него здание поставить, развернув квартиры на север, вот это — красиво. А наши требования порой идут в разрез с этой красотой, именно с соображениями чисто архитектурными, эстетическими и экономическими. Они хотят, к примеру, на площадку посадить все зеленые насаждения, а удобно ли будет обходить вокруг? Сегодня у нас лежит проект: вокруг жилье, а тут чисто замощенный двор с разворотом транспорта, в котором должны разместиться детские площадки. С архитектурной точки зрения это, может быть, даже очень красиво. Но с точки зрения здоровья проживающего населения этой красоте нужно поставить «ноль». Так что иногда здоровье и удобство входят в противоречие с архитектурной красотой и хозяйственной целесообразностью. Таким образом, постоянно возникают конфликты «польза-вред».
Это — превентивность Аллы Кильдишевой, человека, который видит Завтра. Сегодня построят дом, а как завтра люди будут в нем жить?
...Коммунальный отдел Алла Николаевна возглавила в конце восьмидесятых годов. Как раз во время реорганизации, объединения оперативных отделов с лабораториями.
— Мы очень много поработали над тем, чтобы наши лаборатории соответствовали современным требованиям, — рассказывает она. — И сейчас занимаемся укреплением лабораторной службы, потому что лабораторное исследование — это основной аргумент санитарного врача. Все, что я говорю, можно воспринимать просто как добрые пожелания, если не опираться на нормативы, которые не оспариваются и не подтверждаются результатами лабораторных исследований. Поэтому лабораторная служба для нас очень важна. Мы без нее — как без глаз, т.е. ты ощущаешь, но не видишь.
— И все же, в каком состоянии была лабораторная служба до реорганизации?
— Приборы — старые, в основном занимались «мокрой» химией, с пробирками... База была очень хлипкой. И происходила реорганизация во время подъема экологического движения. Вы помните те времена, когда каждый писал о реке Днестр, об исследованиях водопроводной воды, когда журналисты сообщали: вода не только ядовита, ее еще и мало! Довольно-таки абсурдное утверждение — недостаточно того, что она ядовитая, ее еще и мало... Тогда что, яду побольше, что ли, надо?
Мы очень серьезно работали над вопросами экологии. Я помню, что когда организовали отделение окружающей среды, мы со Светой Козиновой за один год (в конце 80-х) подготовили четыре решения облисполкома и все сопроводительные документы, и они были приняты. Это очень много.
— И результат какой?
— Тогда была принята программа «Экология». Мы о ней резко отозвались, но она предусматривала определенный объем работ. Справедливости ради надо сказать, что в те времена было принято 166-ое постановление по Черному и Азовскому морям, и оно предусматривало очень много мероприятий по охране моря. Но кто его выполнил бы? Это же такие огромные, миллиардные затраты — реконструировать всю одесскую канализацию! Я помню эти цифры по канализации. Допустим, на пятилетку нужно было выделить 500 млн рублей, а выделялось 20. Но реконструкция только одесской хозяйственной канализации стоила где-то 280 млн рублей, это, считайте, по тем временам 280 млн долларов. Только реконструкция! А расширение? Каждый километр выпуска в море, (а надо было 4 километра), стоил миллион. Было это накануне развала, когда какие-то деньги еще выделялись. Но потом, когда страна развалилась, развалились и очистные. В Одесской области в советские времена было где-то 180 комплексов очистных сооружений. Их имели Ананьев, Кодыма, Ивановка, а сейчас они разрушены; Фрунзовка — очистные сооружения молокозавода, Березовка — завода сухого обезжиренного молока; в Ширяево больницы тоже начинали строить очистные сооружения с подключением; Коминтерновское сейчас пытается достроить. В одной Беляевке было 18 комплексов очистных сооружений, из которых остались только очистные сооружения Теплодара, и то не беляевские. А все остальные погибли. Хлебодарское, Нати, Гидропорт, Васильевка, Кагарлык, Каменка, Дачное, Холодная балка... И хотя сегодня практически каждый город: Болград, Измаил, Рени, Килия, Вилково, Арциз, Сарата, Татарбунары имеют очистные сооружения, но они работают очень слабо. Все надо возрождать. То есть в Одесской области действовали очистные сооружения, которые можно было развивать. А сейчас из этих 180 комплексов вряд ли насчитается половина, правда, кроме крупных городов.
— Алла Николаевна, давайте вернемся к тому, что человек все же должен осуществлять свою деятельность — промышленную, сельскохозяйственную...
— Да, но чтобы это было еще удобно и для самой природы. Чтобы это не нарушало ее равновесия. Раньше наша окружающая среда представлялась мне как какая-то основа, полотно со многими ниточками, завязанными друг на друга. И сложно сказать, где та ниточка, выдернув которую, мы потеряем эту основу. В мире все так взаимосвязано, что надо подходить бережно буквально к каждой букашке. Потому что мы не знаем, где тот край, за который нельзя дергать. Мы — не знаем.
Мне эти мысли показались созвучными давнему изречению Виктора Астафьева: «Земля наша справедлива ко всем, хоть маленькой радостью наделяет она всякую сущую душу, всякое растение, всякую тварь, и самая бесценная, бескорыстно дарованная радость — сама жизнь! Но твари-то, и прежде всего так называемые разумные существа, не научились у матери-земли справедливой благодарности за дарованное счастье жизни»...
Научимся ли когда-нибудь?

«Спрашивай! И твой вопрос заставит работать специалистов», —

учит молодых Алла Кильдишева:
— Какие подходы у раздела коммунальной гигиены? Я не устаю повторять, что это — связующая гигиена. Так вот, подходы таковы, что мы стараемся в вопросах, которые имеют чисто технический характер, найти тот ущерб, который они могут принести здоровью населения в результате своей реализации. Казалось бы, какой-то совершенно невинный вопрос, но он цепляет ряд проблем, которые выходят на здоровье. И вот мы, получается, популяризаторы гигиены, говорим с проектировщиками, говорим с заказчиками, и мы их убеждаем в том, что они, да, вот тут — промахнулись, тут — это делать нельзя. А для того, чтобы обосновать свои действия, надо выполнить еще такую-то, такую-то работу, в ходе которой тоже может всплывать какой-то фактор воздействия. Даже самые невинные вопросы, допустим, как укрепление берегов, снижение уровня грунтовых вод (даже не на территории населенного пункта), но это такие действия, которые могут повлечь за собой изменение качества грунтовых вод.
— Алла Николаевна, насколько, на ваш взгляд, «зеленая» волна изменила общественное сознание? Ведь от людей, которые в этой среде обитают, очень многое зависит.
— Я вспоминаю начало экологического движения в Одессе. Дело в том, что очень долго вопросы экологии были закрыты. Особенно в Советском Союзе. Говорили мы об экологии, но главным экологом был обком партии – как он скажет, так и будет. И вся экология замыкалась на отношении к этому вопросу секретаря обкома или председателя областного совета (или городского). Но и тут было по-разному: я могу вспомнить добрым словом Печерова. Вы знаете, он относился к вопросам экологии очень внимательно. И Походин очень сильный человек был, он рубил те проекты, которые не соответствовали нормам экологии, всегда подходил к этому кардинально и говорил: я не враг людям. Даже если это могло отразиться на его карьере, все равно он старался все решать в соответствии с требованиями экологической безопасности.
Чернобыль фактически развязал эту проблему, открыл ее, усилил, углубил, и появилась возможность говорить об этом. Стали разрабатываться экологические программы. И в те годы многие котельные города, и в том числе одесская ТЭЦ, перешли работать на газовое топливо (а до этого работала на угле, все это сбрасывалось в море). Это огромное достижение! Сразу уменьшилось где-то более чем на 100 тысяч тонн в год выбросов в атмосферу, а это очень большая цифра. Это было в 90-е годы — очень большие подвижки: принималось решение о том, чтобы транспорт перевести не неэтилированный бензин, и хоть решение такое было принято, но выполнить его не успели...
...На припортовый завод приехала комиссия ЦК КПСС — решался вопрос строительства на заводе комплекса по перегрузке метанола, нитрил-акриловой и суперфосфорной кислоты (НАК и СФК). Суперфосфорную нужно было вообще в подогретых цистернах возить. И вот под этот комплекс мы выбивали 3-х километровую зону санитарной охраны. Министерством Союза была согласована километровая. И добились согласия, что завод при вводе этих комплексов будет иметь 3-х километровую зону, мы добились отселения сел Новые Биляры, Старые Биляры и Вороновка — вот эти три села должны были отселяться. Это еще до 1990-го года было.
Строился цех по производству карбамида — мы остановили строительство одного агрегата. Это небывалый случай в истории санэпидслужбы — миллионную стройку остановили…
Завод — это первое предприятие в нашем регионе и, наверно, одно из первых в Союзе, которое имеет и сейчас автоматическую систему контроля охраны окружающей среды. А какие колоссальные мероприятия были выполнены по аммиакопроводу! У нас была очень хорошая экспертиза. Мы очень придирчиво относились, и многое сделали для того, чтобы завод был безопасным.
Были аварии на танкерах, когда завод начал работать, — всегда проявляются какие-то прорехи. И, в общем-то, при заливе аммиака на танкер соединение «судно-берег» очень часто пропускало аммиак, и проблемой была безопасность погрузки именно на танкере. И мы писали под это такие жесткие бумаги! Очень много работали, и есть результат.
Кроме того, ОПЗ с самого начала был укомплектован очень хорошими людьми, специалистами. Я говорю не случайно: в первую очередь «людьми». Это надо иметь душу такую — настоящую человеческую, чтобы так относиться к работе! Лучшие специалисты из Сибири, с Урала, с Поволжья, из Днепродзержинска, Новомосковска, Северодонецка приехали на этот завод...
Я вспоминаю, как Артур Александрович Елкин, когда мы разбирались, почему в парной конденсат поступает аммиак, откуда он там берется в довольно высоких концентрациях — там его не должно было быть — они сами не могли найти, а мы их тут брали за горло: откуда? Большое было разбирательство. Мы, конечно, не настолько образованные люди в технологии такого химического производства, чтобы посмотреть и найти причину. Но для этого не нужно быть химиком, нужно просто быть интересующимся человеком. И спрашивать. И тогда твой вопрос заставит работать специалистов.
Я своим всегда говорю: ваше дело задавать вопросы. И в ходе этих вопросов заставлять наших оппонентов-производственников найти ответ на вопрос. Мы нашли совместно – не давали покоя заводу, и завод вникал и нашел. Артур Александрович разобрался с этим. Он уникальный человек: не мог сказать, пока не знал причину, но уже знал, что так не должно быть. А мы только ощущали, что так не должно быть, и поднимали все регламенты, все, что было согласовано.

Что выше человеческих похвал

— «Дочка, живи так, и работай так, чтобы тебя люди похвалили. А других похвал, в общем-то, и не бывает...» — Вы знаете, я это вспомнила, когда была уже очень взрослой. И я подумала: так с чем же мама меня отправила в этот мир? Это были просто слова ее напутствия от всей души и без пафоса — она сказала именно так, как думала.
— А почему мы так боимся слова «пафос»?
— Вы понимаете, кажется, что мы уже столько смотрели пафосного, что пафосу не веришь.
— Потому что рядом с ним часто соседствует фальшь?
— Фарисейство, оно очасто сродни пафосу, и в такой грех впадать не хочется...
— Алла Николаевна, откуда вы родом?
— Из центра Украины (Черкасская область теперь, а была Киевская когда-то). Родители мои с Полтавщины. Школу я оканчивала сельскую. Наше село Киселевка сейчас практически исчезает, было большущее, красивое, богатое, а стало... Если у нас была десятилетка и классы наполняемостью по 40 человек, и не один класс был, а параллельные по два-три — до тысячи детей в школе! А сейчас там 50-60 всего лишь...
— А как выбрали профессию?
— Я, во-первых, хотела быть лечебником. У меня дед был фельдшер, я его не знала, потому что он умер вскоре после революции. Был такой фильм — «Неоконченная повесть» с Элиной Быстрицкой. Такой фильм был интересный и, вы знаете, в мою душу так это запало, очевидно, где-то с тех времен я и стала мечтать о профессии врача. Родители мои учителя — мама математик, отец историк. И я математикой увлекалась, просто как загадками — вот задачка-загадка, ты ее считаешь просто в удовольствие. Т.е. я, так сказать, смешанных наклонностей в детстве была — у меня не было четко выраженных гуманитарных устремлений. Мне очень нравились точные науки, геометрию с тригонометрией обожала. Но вот, наверно, мечта — спасти кого-то, вылечить — повлияла на выбор профессии, и когда я заканчивала школу, то уже точно знала, что пойду в мединститут. Вот так выбрала Харьковский мединститут. Была у меня медаль, хотела поступать на лечебный, но там уже был окончен набор медалистов, и я попала на санитарно-гигиенический... К тому же мама стремилась побыстрее дать мне образование, а сдавать экзамены в полном объеме — это риск большой для сельской девочки. Поэтому я поступила по собеседованию.
Но мы тогда так серьезно занимались! Мои дети смеются, говорят: мама, ты школьные дисциплины до сих пор помнишь! В институте я занималась хорошо. Хоть без красного диплома, но и без единой тройки я его прошла и по распределению попала в Сумскую область. Мне очень хотелось заниматься бактериологией, все-таки уносило в сторону прикладной медицины, лечебной, мне все это нравилось, но судьба забросила главным санитарным врачом районного СЭО в Сумской области. Это был 1962 год. Зарплаты были смешные, но тогда и стоимость жизни была соответственно зарплате. И Локшина меня взяла, главный санитарный врач Сумской области. Санэпидстанции тогда назывались санэпидотделения райбольниц — фактически я была главный санитарный врач района, но заместитель главного врача района по санэпидвопросам. Должность называлась так, а в удостоверении писали «главный санитарный врач района». Я там проработала год.
А в коммунальную гигиену я вообще интересно попала. Я уже говорила, что после окончания института год проработала руководителем СЭО. Но вы понимаете, что разница между жизнью и знаниями, полученными в институте, настолько колоссальная! Так что мы были настолько неискушенными специалистами в плане общения с властью, мы ничего не знали. С другими службами — тоже ничего не знали. Я была очень молодой, и очень правильной — именно такой: у меня все это было написано на лице. И что я совершенно наивный человек — тоже. Но что-то все-таки позволило мне год продержаться (меня нигде не «разбирали», ни на каком партбюро). А что ж было разбирать, если еще не могли понять, кто ж это сидит — то ли школьница, то ли доктор! Но я таки добилась своего, и Локшина меня отправила в Харьков учиться на полгода по специализации «бактериология».
...И вот у меня было полставки эпидемиолога и ставка главного врача. А у моей сокурсницы — ставка бактериолога и полставки эпидемиолога. И мы там с ней руководили: у нас была лошадь по кличке Соловей, слепая на один глаз, телега и дезкамера. Автодезкамера — это нечто, у меня часто больница ее забирала, когда надо было ехать. Бензин был больничный, все больничное, а дезкамера вроде как моя. А Соловей был на чисто давальческих харчах — что дадут, то Соловей и покушает. Мы редко Соловьем выезжали, потому что он практически не шел, еще был и упрямым, не хотел ехать.
А есть станция Середина-Буда, это когда едете в Москву, то там как раз сейчас таможенный контроль проходите. Место моей первой работы — это зона, в которой (как раз от Путивля до Карпат) шел Ковпак. И там села немцы сжигали, как только уходили партизаны. Было очень много землянок, бревенчатые избы, натуральное хозяйство — такие бедные села были. Помню, висел плакат «Соберем 8 центнеров ржи с гектара!». Призыв — 8 центнеров. Если мы говорим, что средний урожай — 30 ц, а 18 — это вообще бедствие, то там всего-навсего 8 центнеров! Там была картошка, конопля. Хорошая конопля (из нее дорожки ткали), ее в речке мочили, так тоже была проблема охраны водоема. Ее всю зиму мочат, а потом вытягивают, треплют по домашней технологии. Уникальный район. Очень много лесов, речек: Брянские леса очень красивы, комаров мало...
Но запомнилась мне завшивленность, которая в отдельных селах была 80%! Мы туда выезжали, делали обработку со своей дезкамерой, купали людей, дустом посыпали, причем обильно! Просто снежно-белыми они становились... Тогда ведь никаких ограничений по применению дуста не было, наоборот, считалось, что чем больше, тем лучше. И вши, конечно, реагировали мгновенно, на корню. Сыпного тифа не было, но вообще мы были на грани, так много было вшей. Оттуда я перебралась в Кролевец, два с половиной года работала бактериологом, меня приглашали на кафедру по бактериологии в Харьков, защищаться предлагали, но возможности материальной не было.
Отработала я год, в районе были довольны: мы хорошо потрудились, ликвидировали вспышку дизентерии в садике, детей пролечили, фагирование провели. Правда, подвело чувство гордости, что мы эту вспышку расшифровали. Откуда мне было знать, что об этой вспышке лучше меньше говорить? Я как раз так, с чистой душой, что мы выявили, работали добросовестно, провели 20 обследований, т.е. 20 дней подряд мы обследовали, все выявляли и выявляли. И расшифровали все, определили эту дизентерию.
А потом я перешла в бактериологи и перевелась в Кролевец, в этот знаменитый рушниками городок. Там была фабрика, которая ткала украинские тканые рушники, и эти рушники Шевченко любил. Ему на свадьбу в свое время делали рушники в Кролевце. Но что-то там его свадьба расстроилась, а он их, во всяком случае, заказывал...
А потом по личным делам я уже попала в Одессу, где жила у своей сестры моя мама, и с тех пор живу и работаю здесь.

Пушкин бы удивился...

Алла Николаевна десять лет работала в областной санэпидстанции рядовым специалистом, завотделом коммунальной гигиены — с 1985 г. по сей день.
— Вы можете назвать самое значительное событие для вас как для специалиста?
— Для нашей службы самыми значительными являются все вспышки. Например, холера в городе Одессе (1970 год). Причем она так ожидаемо началась — с того, что случилось эпиднеблагополучие где-то на черноморском побережье Кавказа (я тогда как раз уходила в отпуск, и Алексеев, друг Иродого, сказал: ну вот, 26 июля нам сообщили, что в районе грузинского черноморского побережья есть случаи холеры, надо быть настороже). Я ушла в отпуск, уехала в Затоку, а буквально через неделю и Затока, и Каролино-Бугаз опустели — это было довольно-таки страшно. Потому что люди выезжали, как могли и чем могли, во всех направлениях, лишь только прошел слух, что в Одессе холера и объявлен в связи с этим карантин. На перронах из почтовых ящиков железнодорожных вагонов торчали письма, сотни конвертов валялись по всему перрону... Знаете, создавалось впечатление чего-то нереального, малопонятного, как это обычно бывает в период большого общественного напряжения. Выехать в Одессу было просто невозможно.
6 августа в городе был объявлен карантин.
12 августа был сильный ливень. Затопило Пересыпь, все ожидали чего-то необычного, но именно здесь случаев холеры не было. Я вернулась в Одессу и работала при штабе горСЭС, где были задействованы специалисты всех профилей, а мы, врачи по коммунальной гигиене, отвечали за пропуск грузов. Все было масштабно, серьезно и очень хорошо организовано. Кстати, это был единственный случай в моей жизни, когда выполнение задач, всех наших предложений и предписаний происходило на всех уровнях народнохозяйственной системы и власти. Причем мгновенно. Город работал в режиме тотального послушания, строгой дисциплины. Все решалось: дезинфекция, вывоз нечистот... Была обеспечена бесперебойная телефонная связь, стабильно работал парк машин: если нужно поехать, значит, садись и езжай! Иродой, Ткачук, представители министерства, академик Жуков-Бережников... И мы, рядовые врачи.
Было организовано все, чтобы не пустить в город холеру: обсервация, карантин, задействованы суда Черноморского флота. Тех, кто выезжал из города, на шесть дней определяли на суда на карантин, раздавали людям пайки и разобщали их, а затем отправляли в другие населенные пункты, не допуская контакта с жителями. Строго было очень. Использовали для этого и санатории. Не допускали самовольного выезда, без обсервации. Вся Одесса прошла тетрациклиновую профилактику: весь город пил тетрациклин. Конечно, это резко снизило заболеваемость, она пошла на убыль.
А началась холера с того, что на полях фильтрации заболел сторож Лютиков. Я помню этот первый случай. Он умер 30 июля, и понадобилось фактически шесть дней, чтобы большой портовый город встал на карантин. В то время наша служба бросились искать пути распространения холеры, а главным было — прекратить водный путь передачи инфекции. Город получал тогда воду с остаточным хлором до трех миллиграммов в литре: это, как говорится, предельно-запредельно! То есть, максимальная доза хлора, которую на моей памяти вводили в сети горводопровода.
Таким образом, вода не стала источником переноса инфекции. Хотя надо сказать, что тогда горводопровод в Одессе был в большом дефиците, воды не хватало, канализация текла везде, лишь только в районе пляжа Ланжерон ежесуточно сбрасывалось 20 тыс. кубов неочищенных сточных вод! Там же, где стоит памятник Неизвестному матросу, внизу от него есть такое окно — Деволановский ливнеотвод. По нему в море вытекала «река» канализационных стоков. Если ветер дул от порта в сторону Ланжерона и пляжей Отрада и Дельфин, то это был «косяк» потрясающе грязной воды. Такие же «реки» текли в Аркадию, на Фонтан — только поменьше объемом. Все это выходило в море. А на Даче Ковалевского стояли очистные сооружения механической очистки мощностью всего лишь три тысячи кубов. Естественно, какое это было море! Но загрязнение было органическим, что ближе к природному — в то время намного меньше было транспорта, нефтепродуктов, тогда и стиральных порошков было значительно меньше, впрочем, всей бытовой химии. Поэтому море справлялось с загрязнением довольно быстро, и хотя вода очищалась за природный счет, все равно ее качество по бакпоказателям было неблагополучным. И когда прокуратура кинулась искать виновных, то оказалось, что мы по этому поводу уже давно писали всем...
В море ведь тоже нашли вибрион Эльтор — хорошо еще, что это была не азиатская холера! У нас, к счастью, произошла смена возбудителя, и мы, по сути, столкнулись с ближневосточной холерой. А особенно ядовитая, дающая 70 процентов смерти, азиатская холера значительно опасней и беспощадней! Ближневосточная же протекала у нас не очень тяжело, длилась до октября. За весь период от холеры умерли 13 человек, которые похоронены на Латовском кладбище под Одессой (в сторону Хаджибейского лимана). Среди самых серьезных задач санэпидслужбы во время холерного карантина было обеспечение безопасности продуктов питания, чистоты в общественном транспорте, на улицах. Пушкин бы удивился: город был чистым, свежим (какая пыль, если улицы систематически поливались водой?) Везде был идеальный порядок. Лишь людей, правда, было мало — гости и отдыхающие уехали.
Я вернулась в Одессу 14-го августа: здесь велась круглосуточная упорядоченная и целенаправленная работа. С раннего утра до позднего вечера работали все службы, а штаб — круглосуточно, люди меняли друг друга. И на телефонах сидели: тысячи вопросов решали. Связь была идеальная между всеми службами! Первый случай в мировой практике, когда вспышка холеры в крупном городе была локализована практически за месяц. А после холеры выдали, наконец, деньги на строительство горканализации. СЭС очень много писала, добиваясь этого.
И вот к 1976 году была построена канализация северной и центральной части города — это старый город, проблемный. Во время реконструкции этой системы столкнулись с проблемой общесплавной системы канализации, которая существует и сейчас. Она должна разгружаться естественным образом, не рассчитана на пик осадков, общесплавная система принимает и отводит бытовые и ливневые воды на поля фильтрации самотеком. И необходимо было так спроектировать, чтобы все это уходило на песчаные поля — здесь практически на протяжении ста лет перерабатывалась канализационная вода. Это были поля фильтрации, которые в конце концов превратились в пруды сточных вод, потому что были сильно перегружены.
В 1973-1974 годах на Пересыпи была введена механическая очистка, в 1985 году ее достроили уже как биологическую, но в неполном объеме, без выпуска. А поля фильтрации с этого времени прекратили свое существование.
Что же получила Одесса как результат санитарно-гигиенических выводов после холеры 1970 года? Реконструкцию северной и центральной части горканализации, когда были ликвидированы выпуски в порту (представьте себе, подходят иностранные суда и оказываются в окружении канализационных вод, причем у самой черты города). Закрыта задвижка в Деволановском люке, введен в эксплуатацию Южный напорный коллектор и ликвидированы сбросы в Аркадии, на 10-ой и 16-ой станциях Большого Фонтана (правда, во время дождя там подтекает до сих пор...) Построили станцию биологической очистки «Южная» (тянулось около двадцати лет).
И возвращаясь к пережитому в тот напряженный для всех одесситов август-октябрь 1970 года: несмотря на сумасшедшую усталость в эти месяцы, результат работы принес работникам нашей санэпидслужбы сознание собственной значимости в охране здоровья — мы действительно помогли людям.