— Я начал работать в Тарутино в 1964 году... — Николай Ефимович Коваль вспоминает свои первые победы и неудачи, — а этот случай, о котором расскажу, был в 1967-ом, в сёлах Дилены и Веселая Долина Тарутинского района. Накануне пасхи зарезали быка, и практически все, кто ел это мясо, заболели сибирской язвой. Передается она, как известно, контактным путем, через царапины. Это может быть кожная форма, а может быть и кишечная. И мы, естественно, перепугались.Чего ж я, как врач, должен ожидать? Кишечной формы. Потому что люди мясо съели, а иди знай, кто из них проварил, кто не проварил, как положено, это мясо... И конечно же, во все концы звоню, в первую очередь ныне покойному Михаилу Александровичу Иродому: тут такое и такое дело... А он: Николай, держись, сейчас немедленно вышлю сибироязвенный гамма-глобулин!
А тут как раз Пасха. Мы приехали, там рядом — Березино, где стоит целая дивизия. Люди, вы сами понимаете, навеселе, о каких уколах может идти речь? 60-ые годы — какие уколы! Так доходило до того, что мы оцепили населенный пункт солдатами и буквально догоняли людей по огородам и где догнали, там и сделали укол. Вот так и делали сибироязвенный гамма-глобулин, иначе нельзя было. И это не потому, что я боялся, что я диплом свой положу, а просто чувство ответственности, несмотря на то, что был молодым. Но уже был главным врачом.
Да. Это незабываемое. Правда, и ляпсусы у меня встречались, все с той же сибирской язвой бубонной формы. Человек разделывал овцу, снимал шкуру. Естественно, где-то надсек, и произошло заражение. У него как пошло — так началось с рук, и дошло аж доверху, до лопаток. Его пять раз хирурги вскрывали — карбункул, карбункул, а это идет сибирская язва!
— Врачебная ошибка?
— Да. Хорошо, что мы ее «догнали». И не пошло, скажем, на легочную, ведь легочная форма — это, в большинстве случаев, летальный исход. Тем более, нераспознанная.
— А вы помните, каким образом была забита тревога?
— Как же не помнить... Самое первое по сибирской язве (это в Веселой Долине), все-таки, когда забивают животное, и ветеринарная служба берет пробы. И вот они тогда нам сообщили, что, мол, подозрение на сибирскую язву (а там сибирская язва уже была). И когда это сказали, я срочно развернул весь комплекс мероприятий. Может быть, люди и не заболели бы, ну а вдруг заболели? Тогда 80% — летальный исход. Поэтому были приняты такие упреждающие меры. И самое главное, что люди остались живы.
Второй эпизод был, его нельзя обойти. Его надо описывать, потому что даже если в производственном плане он не встретится, то хотя бы нужно помнить. Потому что сейчас много реактивов, реагентов, препаратов химических, и все же может произойти то, что произошло у меня на практике.
А произошло следующее. Тарутинский район, 1968 год. И тут сообщение: что-то такое с людьми происходит, что они какие-то странные, как запамороченные ходят. Я иду советоваться к главному врачу Тарутинской ЦРБ Кошеварову: «Михаил Николаевич, наверно, надо послать людей. А то, может быть, там какое-то заболевание, что-то жалуются, какие-то обморочные состояния». Послал своих работников, а с эпидрасследованием не клеится! Аврал-то был в совхозе, который специализировался на выращивании овец, а раз овцы, то в Бессарабии это: мясо, шерсть и брынза. А на совхозном дворе был организован небольшой цех по изготовлению брынзы. И там — рабочие, заведующий. Но каким-то путем освобождают от занимаемой должности заведующего цехом и назначают молодого... Весной пошло молоко, пошла брынза... А рядом склад ядохимикатов. И вот бывший заведующий берет полмешка ДДТ и в это молоко засыпает, а у ДДТ цвет белый... Сознательно подсыпал, чтобы навредить молодому, чтобы у него хуже шло! А перед каким-то праздником людям выдали понемногу брынзы, и вот что они рассказывали: «Вот иду-иду-иду-иду и раз — ничего не помню...» Кто в огороде упал, кто в погреб полез — упал, кто на улице. Паника по всему селу! Подняли номерную больницу, подняли сельский врачебный участок и практически все движимые-недвижимые средства из Тарутинской ЦРБ были вывезены туда, где распределили по два-три двора (самое большее) на человека. Потому что не знали, когда кому плохо станет, кто упадет и что с ним будет. И это продлилось день, наступает вечер. Я начал собирать анамнез, уже понимая, что произошло отравление. А какое отравление — надо немедленно выяснять. Ведь пострадало где-то 150 человек! Начал я собирать людей, опрашивать их, и подумал так: дома частные, общего питания нет. Храмового праздника тоже не было (я шел методом исключения). Что же может быть у этих людей общего? А общее-то было, я еле докопался до информации, что буквально позавчера выдали брынзу молодого посола. Опрашиваю каждого, кто был в сознании, и каждый говорит, что ел брынзу, немножко, кусочек, но ел. И я принимаю решение — делать нечего, отбираю эту брынзу, сам сажусь за руль «Уазика», звоню в область Ярмолинской, заведующей санотделом, и ночью вызывают специалиста из токсикологической лаборатории. Везу эту брынзу и к утру становится известно, что в ней содержание ДДТ в таком количестве, что человек, поевший ее, может даже сойти с ума! Я звоню в район, чтобы немедленно изымали эту брынзу. Поехала уже прокуратура, милиция — разбираться. Так вы знаете, сколько мы брынзы изъяли? 11 тонн! Ведь каждый получил ее — и в свой засол, а мы ж не будем в каждом дворе лабораторию делать. И что с ней делать? Сжигать! Четыре дня горела эта свалка брынзы. Зрелище — ужас!
А людей мы как спасали? Промывание, капельницы и т.д. Все абсолютно были задействованы. Туда даже выехал заведующий хирургическим отделением Николай Горячий, сильнейший хирург был в Тарутино.
— А сегодня вы сжигали бы эту брынзу?
— Ну, может быть, попросил бы токсикологов дезактивировать по-другому, но тогда (представляете себе, где это Тарутинский район, да еще 60-ые годы, когда транспорт был в санэпидслужбе — фаэтон и брички. Было 49 дезинфекторов, которые обрабатывали все хозяйства).
— И смотрите, как вся служба поднялась — как по военной тревоге...
— Конечно. Вся центральная районная больница. И вы знаете, у меня как-то так жизнь складывалась, что несмотря на то, что я всю жизнь, а это 37 лет, работал главным санитарным врачом, мыслил и совершенствовался, интересовался вопросами эпидемиологии. И я сейчас в душе эпидемиолог. Поэтому та капелька, горстка моих научных публикаций — вся посвящена вопросам эпидемиологии. И это были действительно обоснованные жизненным опытом работы, проверенные, удостоверенные факты... Опыт раскрывает в любой профессии те стороны дела, которые сама теория сделать бессильна.
Мы, к примеру, недооцениваем, сколько жизней уносит холера и сколько грипп, так как считаем холеру особо опасной, а грипп — так себе. А грипп, конечно, на несколько порядков уносит жизней больше, чем та же холера. Принято считать: подумаешь, грипп — почихал, почихал... Глубокая ошибка в этом плане.
И еще вспоминается: работал я в Суворовском районе, как вдруг в одном доме, новые бациллярные формы туберкулеза. Я подскочил — не могу разобраться. И я говорю: мне надо неделю. Я перешерстил каждого больного. Действительно, это открытая форма туберкулеза (у каждого больного). Как же так получилось в одном 16-этажном доме? Это же «дом-свечка». Стоит себе, как флаг, — вот исполком, вот райком, вот санэпидстанция, а вот вам — открыт очаг свежего туберкулеза... Боже мой! Я дня три метался, а где-то на пятый день картина начала проясняться. Прежде всего вопрос: подождите, а чего ж они раньше не выявлялись? С какого года люди стали здесь жить? Оказывается, Евгений Григорьевич Борщ (он был секретарем обкома партии, курировал строительство, когда произошло подтопление, затопление лиманчиков) дал команду отселить всех пострадавших и поселить в этот 16-этажный дом. И получилось, что из всех городских подвалов, затопленных «лиманчиков», из совсем других условий, всех туберкулезников свели в эту одну «свечку». Вот вам и вспышка очаговая. Хотя мы уже знали, что там на самом деле не вспышка, а концентрация завезенного.



— В середине 1969 года я переехал в Килию, а тут никаких условий для работы. Я вам показывал фотографию, на которой видно, что в помещение не могу войти, так как дверь ниже человеческого роста!
Ну, думаю себе, перед храмом науки я могу преклоняться, но перед бессарабской хатой, этой мазанкой — вы меня извините... Я все-таки офицер, мастер спорта... Бежать хотелось отсюда. Помните, как актер Ильинский говорил: хочется рвать и метать. Вот я начал рвать. Строить начал в Килие. Звоню Громашевскому и говорю ему об этом, а он мне: «А как же твоя защита?» В Килию ко мне на «Волге-21» приехал Лев Васильевич Громашевский, приехали Любовь Леонтьевна (его жена), Гураль, ее родной брат (сейчас доктор наук, в НИИ им.Громашевского) и сын. Везли Льва Васильевича. Сказка.
И вот он садится: «Ну что, над каким вопросом ты поработал?» Он всегда рядом садился, слева, и когда я рассказывал, какую литературу использовал, кто авторы, чья школа — он всегда комментировал мне, какая школа на каком свете, можно ли на нее фундаментально ссылаться... Уникальный ученый. С ним хотелось быть, с ним хотелось творить...
— Что и стало, собственно, главной темой вашей жизни — строительство санэпидстанций — в Килие вы не стерпели этих низких дверей в лачуге, — спрашиваю у Николая Ефимовича. — Как все-таки началась килийская стройка? Ваша первая?
— Приехал я в Одессу, а тогда директором Одесского филиала Гипрограда был Ильин, и он мне говорит, что денег нет, лимитов нет — но, может быть, возьмется его Измаильское отделение спроектировать что-то... Всеволод Захарович Зубаренко, который был заведующим облздравотделом, говорит: Николай, если ты за полтора месяца сможешь сделать проект, то мы по гражданской обороне выделим деньги.
Разворачиваюсь я, еду в Измаил... Говорю со всеми, очень прошу всех специалистов, кто занимается проектированием — начиная от геологии, геодезии, изысканий и заканчивая проектом: когда мне приехать, чтобы вы их всех собрали? Через час всех собрали, и я к ним обратился. А тогда же было принято брать повышенные социалистические обязательства, и я им говорю — к Новому году примите социалистическое обязательство безвозмездно спроектировать здание Килийской санэпидстанции, а я, в свою очередь, каждую субботу и воскресенье берусь вывозить всех ваших людей отдыхать на Черное море (в Килийский район, в село Приморское). Я уже к тому времени подготовил автобус — переделал микроавтобус лаборатории.
Не знаю, что в итоге на них подействовало, но они тут же проводят профсоюзное собрание и на нем принимают решение безвозмездно, сверх плана спроектировать станцию! И спроектировали. Это было в 1976 году.
Я к тому времени уже завоевал там авторитет, уважение. Меня избирали секретарем парторганизации всего райлечобъединения, руководил кружком политучебы в райкоме партии, был депутатом горсовета, секретарем ЧПК...
— При такой нагрузке на работе еще так много общественных хлопот! А времени — как у всех, только 24 часа. Как успевали?
— А вот так и успевал. Раньше 11 часов вечера я домой не появлялся. Потому что — что такое лето и что такое весна? Весна — это полевые работы, лето — это в 10 часов еще только вечер, а когда ж сессии начинаются или любые другие совещания? Да тогда, когда коров подоят, когда уберут, когда свиней накормят и т.п. Сами-то люди могут прийти и голодными... От этого же никуда не денешься, это же история жизни. Сначала накормить, животных, это ж не перекрутишь...
Иногда говорят: село — это село... А я не знаю, кем бы стал, если бы село не прошел! В три часа утра (или — ночи?) подъем, потому что в половине пятого я уже должен быть за 70-80 километров в населенном пункте на ферме, чтобы смотреть, как проходит подача кормов, уборка перед утренней дойкой. И так снова до самой глубокой ночи.



...Не помню, какого дня, какого числа, но точно знаю, что это был 1983 год. Я как раз решал вопрос строительства санэпидстанции Суворовского района Одессы, а Евгения Григорьевна Воронина, завэпидотделом областной СЭС, решала другой: «Николай, сегодня ты главный врач, сегодня ты строитель, но ты помни, что ты должен быть специалистом, хотя бы в одной отрасли». Она курировала меня как эпидемиолог. Звонит и говорит: приезжай ко мне, Николай. Я и приехал. Она говорит: значит, дорогой мой, я тебе хочу подарок сделать — у меня вот путевка Минздрава на курсы усовершенствования на базе ВОЗ в г.Москве.
Я говорю: а чего так? А, говорит, как раз там будут министры, замминистров развивающихся и слабо развивающихся стран. Это был ноябрь-декабрь месяц. Как вы сами, наверное, знаете, там начинают к празднованию Нового года готовиться уже с конца ноября. Ну и чтобы преподаватели не гуляли, вызвали, раздали путевки по всем республикам СССР, и в том числе попало Ворониной. И вот, говорит она, езжай, если ты сумеешь там продержаться, то это будет то, что тебе надо, ведь ты никогда в жизни на такие курсы не попадешь!
Я беру. На путевке написано — Воронина Евгения Григорьевна, завэпидотделом. Доехал, а там завкафедрой —Ковалева Елена Петровна, профессор, которая великолепно знает Воронину, великолепно знает Одессу, потому что здесь в семидесятые годы она вместе с Жуковым нас консультировала, научные обоснования давала холере в Одессе. Тем не менее приезжаю, устроился жить там — это отдельный разговор, где я жил. Там директор общежития была — сама Надежда Крупская один в один, это я просто говорю как фотограф. В общем, месяц-другой я Воронина-Воронина, Воронина-Воронина... Потом поднимаюсь, в конце концов, и говорю:
— Вы меня извините (а уже зачеты пошли, второй месяц), однако я ведь не то что, не Воронина, я даже не Воронин.
— А кто же вы?
Я говорю:
— Николай Ефимович Коваль.
— А причем тут вы к Ворониной?
— Да дело в том, что это у нас завэпидотделом, ее знает вся Украина, и мне не известно, по каким причинам она не смогла поехать и послала меня по этой путевке.
Ну куда же им деваться? Некуда. Таким образом, в журналах исправили фамилию на Коваля. Вот так я по путевке «Коваль-Воронина» провел два месяца в Москве в институте усовершенствования врачей по теме «Избранные вопросы эпидемиологии», за что, конечно, признателен...
— Кого вы слушали там?
— Представителей Франции и, кстати говоря, тоже по внутрибольничным инфекциям шла лекция. Школы были представлены: Ленинграда, Прибалтики, Алма-Аты, министра здравоохранения слушали, Петровский тогда был.
Я в академии делал доклад по теме «Холера на юге Одесской области Украины», это была моя работа.
— Николай Ефимович, но санэпидстанцию в Суворовском районе Одессы вы все же построили. Расскажите, пожалуйста.
— До Суворовской СЭС я был заместителем главного врача района по лечебной части и заместителем заведующего райздравотделом: таким образом меня перевели из Килии в Одессу. А ровно через год пригласили в райком, обком и предложили организовать санэпидстанцию. Это решение совпало с мнением Виктора Ивановича Зубко, который на тот момент был главным санитарным врачом Одесской области.
Это было в 1981-ом, начале 1982 года. Организовывать на ровном месте службу — дело понятное, но стройка? Для этого необходима крепкая материальная база, не говоря о том, что нужны были люди. Учитывая, что к тому времени я объездил и обходил, как говорят, «все концы» и все адреса, которые знал, то понял, что здесь, на месте, ассигнования мне вообще не добиться. Поехал в Киев, был в Кабмине (тогда — Совет Министров), в плановом отделе мне отказали, в Минздраве — тоже. И, не зная, что делать, я решился поехать в Москву, в Совет Министров к председателю — Николаю Ивановичу Рыжкову. Полторы недели ходил от заместителя к заместителю и никак не мог попасть к нему на прием, но тем не менее — попал. Я написал на полстраницы, что из себя собой представляет Суворовский район, только что организованный, сколько у нас населения, сколько детских дошкольных учреждений, школ, ПТУ, какая сеть торговая, промышленная, строительная. И буквально четырьмя строчками о том, что необходимо строительство лабораторного корпуса, потому что это — промышленный район, это только говорят, будто он «спальный». Рядом Кулиндоровский промузел, больше сорока промышленных, строительных предприятий. Без лаборатории — это не гигиена. В общем, я обосновал необходимость строительства лаборатории для санэпидстанции. Николай Иванович Рыжков взял листок, прочитал его и написал на странице: «Госплану СССР — решить положительно» и поставил три восклицательных знака...
Госплан СССР выделил за счет Минтранса деньги на проектирование и строительство и передал Госплану Украины. Проходит время, два-три месяца: никакого движения! Опять я еду в Киев, приезжаю — подвижек нет, из Киева лечу в Москву... Дело дошло до того, что деньги перекинули в облплан. Опять зависло на полгода, облплан перекинул деньги в горплан, а тогда мэром нашего города был Валентин Константинович Симоненко.
Это был уже 1984-85 год. Я к тому времени наездился... И вот передали деньги на проектирование лабораторного корпуса СЭС в одесский Гипроград, который возглавлял Владлен Николаевич Ильин. В мастерской ведущего архитектора принялись проектировать лабораторный корпус, выбрали проект...
В итоге — это первое здание СЭС, где автономны проточная и вытяжная вентиляции. Это здание замечательно и тем, что я его буду называть до конца — лабораторным.
— Хотя там находится вся станция?
— Занимает первый и второй этажи, а выше — лаборатории (бактериологическая и санитарно-гигиеническая). В случае ЧП лабораторию можно развернуть в противоядие бакоружию, за семь дней все будет полностью новым: научно-исследовательский институт и лаборатория готовы. Все продумано.
Проект был готов в 1987 году, ОКС горсовета стал заказчиком строительства, строителем — СМУ-3, и в 1990 году здание было готово, уже даже с садом, приблизительно 55 фруктовых деревьев.
— А где находилась санэпидслужба, пока шла стройка?
— В двух местах: на первом этаже семиэтажного здания областной клинической больницы, но мы там были совсем недолго. Я нашел место — организовалось тогда автотранспортное предприятие (сейчас там «Севертранс»), новое здание сдавалось, и нам руководители этого предприятия Виктор Борисович Броудо и Семен Исаакович Редер выделили отсек помещения под баклабораторию СЭС. И на подстанции «скорой помощи» у нас было помещение — там мы были до 1990 года, пока не ввели в эксплуатацию здание СЭС...