Алла Сергеевна Побоженская в санэпидслужбе с 1966 года. После окончания Ленинградского мединститута работала в Вологодской области, в 1969 году переехала в Одессу. Сначала работала эпидемиологом в санэпидстанции Киевского района, потом заведующей эпидотделом СЭС Малиновского района, а с 93-го года — в областной СЭС.
Наш разговор состоялся накануне выхода Аллы Сергеевны на пенсию, и все, что вспоминалось, касается большого отрезка времени, начиная с ее первых дней работы в областной службе. И, конечно же, речь зашла о коллегах.
— Евгения Григорьевна Воронина в то время была заведующей эпидотделом областной санэпидстанции. Личность яркая, — подчеркивает Алла Сергеевна. — И надо сказать, что в Одессе работали прекрасные эпидемиологи: в областной санэпидстанции Неля Григорьевна Швец (ее уже нет), она занималась капельными инфекциями. Елена Марковна Бугаевская вела кишечные инфекции, как и я сейчас. Это — профессионалы. Марья Андреевна Прокофьева много лет работала в Жовтневой санэпидстанции заведующей эпидотделом, а потом перешла в городскую. Это мало сказать — человек с большой буквы (я считаю, что самое главное — человеческие качества), Прокофьева высококвалифицированный специалист. По своей интуиции, которая появляется вместе с большим опытом, она была и остается, хотя уже не работает сейчас, прирожденным эпидемиологом. Настолько скрупулезно она разбирается во всех деталях специальности! Ведь в нашей работе очень важно учитывать все нюансы, чтобы определиться в ситуации, понимание чего появляется только вместе с опытом. Только! Как бы ты ни был хорошо подготовлен.
А я с благодарностью вспоминаю своих учителей, нас учили прекрасно. Думаю, что и мои коллеги так же скажут о своих вузах. Педагоги у нас были замечательные... Во-первых, представитель ленинградской школы эпидемиолог Башенин. В Союзе было две школы эпидемиологии — московская (Елкина) и ленинградская (Башенина). Поэтому полученные нами знания, безусловно, являются базой. Но только опыт, помноженный на знания, дает интуицию, знание, что когда ты входишь в какую-то ситуацию, то уже чувствуешь, как в ней нужно поступить. А для нас, эпидемиологов, очень важно определиться с мероприятиями. Так же, как и врачу, который ставит диагноз больному, чтобы определиться с его лечением — точно так и мы должны поставить диагноз. Но диагноз у нас не просто эпидемиологический, нам необходим также и диагноз клинический, потому что эпидемиологический диагноз — это определение ситуации в данном месте, в конкретное время. А для этого мы должны знать, что же здесь происходит, какой диагноз у людей, которые больны в этом месте и в это время. И, конечно, мы зависим от клиницистов и, в первую очередь, от бактериологов — что они выделят. Это очень важно. Когда ты знаешь, что выделяется, остается только организовать мероприятия и проконтролировать их.
— То есть эпидемиолог — аналитик первого звена?
— Конечно. Начало эпидпроцесса — это анализ ситуации. Если ты проанализировал верно и поставил верный эпидемиологический диагноз, то всё, вопросы решены!
— Вот вы упомянули ленинградскую, московскую школы... А на результат работы влияет принадлежность к какой-то конкретной из них?
— Трудно сказать. Влияют знания специалиста.
— В чем же тогда разница?
— Ленинградская — более классическая, строгая школа. Строгость в том, что она придерживается именно тех положений о знании эпидпроцесса и организации мероприятий, которые где-то отработаны опытным и экспериментальным путями. Используются все научные данные, классические, апробированные, которые уже признаны. Строгость данного подхода в том, что он и научно, и экспериментально доказан. Более осторожный, что ли. Потому что сама эпидемиология — не ради науки «эпидемиологии», а ради жизни, ради здоровья населения. И если врач работает с одним больным, в единичном случае, то эпидемиологи работают с массой. Мы работаем на профилактику заболеваемости среди всего населения. Не просто ради того, чтобы один человек не заболел, а чтобы не заболела масса! Вот что самое главное! Конечно, эта масса состоит из единиц, это понятно...
— Алла Сергеевна, вот мы коснулись такого слова, как «масса». В значении, что каждый человек — это индивидуум, который полагает, что он лично тоже что-то знает о состоянии своего здоровья. Это по одну сторону. А по другую существуют специалисты, наука и практика, людей лечат, предупреждают, им же и ради них эту профилактику и пропагандируют! Но вы как бы за кулисами, хотя и работаете параллельно с остальными медиками, клиническими врачами и делаете все для предупреждения заболеваний человека. Вы прогнозируете саму перспективу массового заболевания. В свете этого говорит ли вам ваш личный опыт о том, что люди стали более сознательно относиться к профилактике заболеваний? В том числе и во время вспышек. Ведь часто они обращаются к врачам уже предварительно сделав попытку излечиться самостоятельно, усугубив таким образом состояние собственного здоровья и попутно заразив окружающих.
— Этот вопрос очень сложный, особенно сейчас. Если сравнивать с тем временем, когда у нас медицина была действительно бесплатной, то, конечно, из года в год (я все-таки в советское время проработала почти 30 лет) разительно изменился подход людей к своему здоровью. В тот период люди постепенно, со временем, все больше обращались за медицинской помощью своевременно, начинали более сознательно относиться к своему здоровью. Сейчас иначе. Люди-то хоть и выросли в своем сознании, но возможности у них снизились. Особенно это было видно в период ротавирусной вспышки зимой 2001 года. У нас тогда в Одессе заболело более трех тысяч человек. В осенне-зимне-весенний период постоянно наблюдается сезонный рост ротавирусных диарей. Именно зимой, так как они хорошо сохраняются во внешней среде. Бактериальные возбудители гибнут, а вирусы сохраняются, для них минусовая температура очень благоприятна. В это время и возникает опасность, обычно — в воде. Они почти не дезинфицируются, потому что стойки ко всем дезинфицирующим средствам. И хотя не размножаются, конечно, во внешней среде (вирусы размножаются только в организме человека), но сохраняются прекрасно. У нас тогда была водная вспышка: больных зарегистрировали там, где наш городской водопровод обеспечивает водой, — в Одессе, Беляевке, Белгороде-Днестровском, Южном и Ильичевске. И кто же, вы думаете, лежал у нас в инфекционной больнице? В основном лечились хорошо обеспеченные люди... Казалось бы: болеют, все-таки, маленькие дети, и мамы должны поить и купать их только кипяченой водой, игрушки обрабатывать и кипятить. Известно, что данной инфекцией болеют дети первых двух лет жизни, до шести лет — максимально, потому что это самый уязвимый, восприимчивый возраст. Ну а после того, как они переболеют, у них вырабатывается иммунитет.
Заболевание начинается остро, бурно и тяжело, но если оказывается своевременная помощь, то протекает без осложнений и легко снимаются все острые симптомы. Но люди, у которых нет возможности лечить своих детей в стационаре, конечно же, пытались делать это самостоятельно. Уже у некоторых родителей был опыт и они старались обойтись без врачебной помощи... И как ни сложно давать оценку этому факту, но именно он является показателем того, что люди-то понимают: лечиться надо! Но, к сожалению, возможности у всех разные.
Так что кишечные инфекции — явление социальное. Потому что (я их не сравниваю, конечно, с туберкулезом, со СПИДом) их возникновение зависит от уровня канализования, водообеспечения в благополучном эпидотношении. И хотя мы имеем в городе Одессе централизованное водообеспечение, но оно неблагополучно в плане защиты нашей питьевой воды от вирусов — она защищена от бактерий. И то — только та вода, которая подается изначально в водопровод. А в сетях — уже нет, водопровод-то в в городе старый, и замена кусками тех мест, где уже фонтанирует вода, ничего не дает, все равно она всасывается в землю. А значит, идет и обратный подсос. В том числе и канализации. Поэтому мы периодически получаем и бактериальные инфекции тоже. Но в связи с тем, что разбавление в воде идет сильное, и дозы маленькие, не всегда возникает заболевание. Однако для вирусов этого достаточно, потому что у них очень маленькая заражающая доза: буквально десятки вирусов могут вызвать ротавирусную инфекцию, допустим, вирусный гепатит А. Почему и считается, что вирусный гепатит А — это хроническая водная инфекция: периодически идет подсос, и кому попадет та доза, которая уже вызывает заболевание, тот и заболел... Вирус — коварный паразит, как и микроб. Он живет и сохраняется во внешней среде, а проявляет себя только в живом организме, в «хозяине». Скорее, он для него даже не хозяин, а раб. Потому что вирус сам становится хозяином в организме...
— Т.е. с одной стороны, если мы говорим «береженого бог бережет», то мы подразумеваем профилактику, а с другой стороны, как бы далеко ни пошла наука, но если не соблюдаются санитарные нормы содержания водопроводной и канализационной сетей, то для человека всегда будет существовать риск заражения. Таким образом пренебрегаются реальные возможности науки и практики.
— Эпидемиология связана со многими науками — бактериологией, микробиологией, вирусологией, инфекционными заболеваниями и со всеми гигиенами. При этом надо иметь также и творческий подход, потому что эпидемиологи — это следователи. Мы разыскиваем факторы, причины заболевания, устанавливаем, откуда эта причина возникла, в каком месте? Почему? Фактор — это причина. По кишечным инфекциям это фактор, в котором есть данный возбудитель (вот у меня кишечные инфекции, а их же много и не все передаются фекально-оральным путем, есть же и капельные инфекции, которые воздушно-капельным передаются, там немножко другая эпидемиология). Так где этот фактор? Фактором может быть пищевой продукт, может быть вода. И нам нужно найти, где этот пищевой продукт загрязнился. Как, каким образом, в каком месте и когда попали туда возбудители? А раз мы это узнаем (это же целый процесс следственный), то тогда мы уже разбираемся в причинах, почему это произошло. Он не должен был загрязниться, а почему же это случилось? Определяем причину. И тогда принимаем меры. Определяем круг мероприятий, которые устранят ту причину, из-за которой данный фактор загрязнился.
Поэтому наша аналитическая работа свойственна исследовательской. Но можно ее сравнить и со следовательской. Вот когда нам из прокуратуры задают вопросы, и мы им отвечаем, они нам говорят: от вас, как всегда, получен ясный ответ. Потому что мы ищем так же, как и они, причины какого-то происшествия.
— Следователь и исследователь тут как бы объединяются...
— Да, конечно. Потому что исследования — более научная работа, а следствие — это практика. Следователь идет по какому-то пути и ищет определенную цель. А исследователь себе ставит, конечно, цель, но это все-таки не оперативная работа, а плановая.
— Но и в исследованиях часто бывают какие-то неожиданные результаты. А вы идете к цели — определить какой-то уже предполагаемый вами, но еще не совсем ясный круг ответов на конкретные вопросы!
— Да, нам нужно это сделать практически. Мы свою задачу-то знаем — что нам нужно, и догадываемся, как ее решить. Надо сказать, что мы вообще все предполагаем. И мы свои предположения обосновываем: эпидемиолог обязательно должен обосновать свое предположение. Ведь мы не можем сказать: это точно так. Мы ищем возбудителя и фактор. И источник, откуда это произошло. Он может быть живой и неживой. Ну а живой — это животный мир, например сальмонеллы. Возбудители широко распространены — все животные, включая человека, к примеру, могут быть носителями сальмонеллезных возбудителей. Но ни утка, ни курица, ни корова нам не скажут: да, у меня были сальмонеллы. А тем более фактор — какое-нибудь мясное изделие, какой-то салат — то же самое. В отличие от следователя, который нашел улики, и человек, которого подозревают в преступлении, уличен.
Поэтому мы только предполагаем в силу своего опыта и знаний, что вот так, а не иначе. Вот, допустим, сальмонеллы имеют очень много сероваров, их более трех тысяч. Но в определенной местности они обычно одни и те же. Если появляются новые, мы знаем — завезли какой-то продукт. Но мы знаем и другое — как они передаются. Отдельные серовары, например, тифомориум, передаются как пищевым путем, так и контактно-бытовым, что вообще не свойственно сальмонеллам. Потому что это зооноз, в основном он распространен среди животных, для них он не патогенен, он не вызывает у них заболеваний, они только носители. А когда попадает к человеку, то человек заболевает, потому что это не свойственно ему. Этот вид возбудителя вызывает у него заболевание. Мы запрашиваем информацию от эпидемиологов, которые разговаривают с заболевшими и выясняют причину их заболевания. Они сообщают нам, что причина, возможно, такая. Вот он поел котлеты, копчености какие-то купил, колбасу, еще там что-то. Они это делают на месте, в районных станциях. А я получаю эту информацию в областной санэпидстанции и систематизирую ее, изучаю. И смотрю, через какие факторы передаются серовары? И я уже знаю, что энтеридитис — в основном через мясо крупного рогатого скота. Может и свинина быть. Но эта сальмонелла очень вирулентна для человека и вызывает тяжелейшие формы заболевания. Могут быть и такие факторы, как яйца, но в меньшей степени. Тифимориум в основном — через яйца, свинину, уток, кур. Нельзя сказать, что только! Такого не бывает. Но в большинстве случаев вот так.
Так же, как человек приспосабливается к каким-то условиям, где ему лучше живется, так и сальмонеллы. Они больше живут в таких животных — приспособились.
— И они меняются, модифицируются?
— Да. Ведь тысячи лет назад сальмонеллы вообще не были для человека патогенными, они не вызывали заболевания, так как не обладали вирулентностью, т.е. способностью вызывать заболевание у человека и вообще. Для сальмонелл, если они попадали в организм человека, это была условно-патогенная флора. Если уж только их очень много попадало, тогда, возможно, но все же мы этого достоверно не знаем. Кстати, сальмонеллез как заболевание начал регистрироваться в Союзе с 50-х годов, до этого он даже не регистрировался как сальмонеллез, как инфекционное заболевание — это была условно-патогенная флора. Только со второй половины ХХ века он стал регистрироваться как инфекционное заболевание, а до этого была диарея: выделяли сальмонеллы, но флора не считалась патогенной.
— До вспышек не доходило?
— Были вспышки. Ну, а сейчас разве у нас нет вспышек гастроэнтерита с условно-патогенной флорой? Есть. Синегнойная палочка, допустим. Сейчас этому больше внимания уделяется, в частности благодаря прогрессу в лабораторной диагностике: появилось очень много средств и способов определения возбудителя. Возможности лабораторной службы колоссально улучшились.
Для эпидемиологов это процентов 60-70 помощь от лаборатории, нашей исследовательской основы. Благодаря ей мы идем уже не от возбудителя, а к возбудителю: получили возбудителя (на третий день) и уже можем знать... Не всегда, но на 80% — на третий день мы имеем возбудителя. Что это? Шигелла, которая вызывает дизентерию? Сальмонелла, которая вызывает сальмонеллез? Или условно-патогенная флора? Тогда дольше ждем, чтобы узнать, какая именно условно-патогенная флора, но мы уже знаем, что в этом случае нет ни сальмонелл, ни шигелл.
Труднее с вирусами, так как их исследование более длительное, но здесь нам помогает диагноз. Инфекционисты тоже на 50% зависят от лабораторной диагностики, потому что все диарейные заболевания в основном протекают однотипно. Возбудителем может быть вирус, а может — бактерия. Бактерия — живая, а вирус — паразит, он не может самостоятельно во внешней среде проявить свои болезненные свойства.
— У вируса сохраняются генные наклонности до конца?
— Конечно! Он — вирус. И остается вирусом, никогда не будет бактерией. Это такая самостоятельная частица, что в переводе означает «фильтрующийся».
— Вот человек переболел, и он уже получил какой-то иммунитет во время лечения?
— Обязательно! Вырабатывается иммунитет, и вирус, перейдя к другому человеку, уже ослаблен. Его сила теряется, а характерные черты остаются. Только сила меняется, и поэтому его труднее определить. И вот наши лаборанты, врачи-бактериологи начинают работать: холить, выращивать, разбираться, что же это такое.
Вот, например, должна вырасти колония брюшно-тифозная на среде — такая чуть зеленоватая, красивая, прозрачная. А она — нет... Она какая-то бледная, голубоватая даже, а не зеленоватая, слабенькая. И неопытные бактериологи, не зная этих тонкостей, вообще ее не возьмут — выбросят, и все, потому что она не похожа на брюшно-тифозную. А опытные бактериологи — они ее возьмут, переселят на другую среду, где для нее лучше питание — то, что она любит: висмут подложат (она любит висмутную среду), подрастят ее, и она оживет! «Перехитрят», одним словом...
— А вот если она останется неопознанной, неопределенной, человек продолжает болеть...
— Клинику лечат по симптомам, но не уверенно. Допустим, этот же возбудитель может иметь чувствительность к определенным препаратам.
Лечат антибиотиками. Вот, например, к пенициллину он чувствителен, а к полимиксину нет. Поэтому, конечно, нужно добиться, чтобы он отреагировал на все диагностикумы, которые есть. Прошел биохимический ряд... Всю классическую цепочку определения возбудителя он должен подтвердить, везде отреагировать. И тогда определят, к чему же он чувствителен, и выдадут тогда уже врачу лечащему: что это — сальмонелла энтеридитис, допустим, и чувствительна к ампициллину.
— Случались ли у вас ошибки в эпиддиагнозе?
— У нас не может быть таких ошибок, просто не должно. Если у нас ошибается первичное звено, в районе, то подключаемся немедленно мы. И должны справиться, ведь выезжаем на массовое заболевание, на вспышку. А не поставить диагноз, это значит — не определить мероприятия, которые ее купируют, чтобы прекратить. У нас везде есть лаборатории, так что диагностические ошибки исключены. Для того она и существует, санэпидслужба, такая громадная, чтобы этого не произошло. Мы не имеем права на ошибку.
Алла Сергеевна убедительна в своей строгой аргументации, так как докапывается до всех положений в эпидемиологии, чтобы получить ответ, соответствующий научному объяснению. К слову, она замечает: институтская кафедра здравоохранения делала специальные расчеты, чтобы выяснить, во что же выливается государству наличие санэпидслужбы, ее работа — зарплата, оборудование, здания. Таким образом было рассчитано, какие же это ресурсы и затраты, а также отдача от работы санэпидслужбы. Заключение исследования — экономически оправдывают существование санэпидслужбы только эпидемиологи! То есть экономическая отдача от службы есть только тогда, когда работают эпидемиологи. Но для этого необходима четкая работа абсолютно всей службы!
— Предотвращение массовых заболеваний посредством противоэпидемических мероприятий, профилактика инфекционных заболеваний не так осязаемы, как собственно сами массовые заболевания, — констатирует Алла Сергеевна в очередной раз известную всем санитарным врачам истину, но тем не менее остро злободневную и проблемную. — Почему эти мероприятия называются противоэпидемическими? По единичным случаям изучая факторы, мы определяем место загрязнения данного фактора, выясняем, почему он загрязнился — для одного больного. И удаляем его. А делает это эпидемиолог, который говорит, что нужно провести такие-то санитарно-гигиенические мероприятия, на таком-то объекте — то ли это столовая, то ли магазин, то ли стихийный рынок.
Вот сейчас, не будем далеко ходить, на стихийном рынке у лимана Хаджибей буквально за неделю было несколько случаев, не единичных, а по 3-5 за этот период (бывает до двадцати на неделе). Люди покупают на рынке вареные мидии, маринованные мидии и недоваренных раков, и заболевают буквально в течение суток: галофиллез. Кто это выявил? Эпидемиологи, которые предписывают закрыть рынок, чтобы убрать этот фактор. И всё. Люди там уже не покупают. Но ведь маринованные мидии — это фактически сырой продукт, маринад не убивает различных возбудителей, которые живут в разных условиях. Допустим, для галофилов этот маринад любимая среда, они же и так живут в соленой среде, в море, для них и маринад — среда обитания. И сальмонеллы тоже любят маринады...
— Если расшифровать: вы — пограничники, а инфекции — лазутчики?
— Да, это удачное сравнение. Мы стоим на страже здоровья населения. Каждая вспышка для меня несет свою новизну. Во-первых, нет одинаковых вспышек. Допустим, у нас была вспышка дизентерии в Рауховке (в 2006 году). Казалось бы, какие мероприятия необходимы при кишечных инфекциях? Одни и те же — провести заключительную дезинфекцию, госпитализировать больных, провести наблюдение за контактными, обследовать их: если все они здоровы — пусть себе идут домой, а выявим кого-то — значит, нужно пролечить. Провести необходимые санитарно-гигиенические мероприятия. К примеру, среди населения — чтобы была вода, работала канализация. Провести дезинфекцию в очаге, где проживает больной. И вот вам поселок Рауховка: канализованный, с централизованным водообеспечением. Но это только сказано так! Водообеспечение здесь — по часам в сутки. Канализация вся порвана. Зима, все застыло. Вдобавок люди еще и пообрывали коммуникации: разжигали там, топили, чтобы оно растаяло. Все всосалось — все поболели...
Там пять тысяч населения в пяти- и двухэтажках, и почти во всех домах были больные.
Когда я туда приехала и посмотрела на все это, то подумала: ну какие же это дома?! Все подвалы залиты канализацией... Хорошо, мы провели дезинфекцию в квартирах, но очаг-то остался! Больные-то канализацией пользовались, и остались носители стертой формы, кто-то еще носит, все продолжается! Значит, надо было менять сам механизм проведения дезинфекции. И вот мы сначала все это залили дезинфектантом, потом все подвалы вычистили и убедились, что они действительно вычищены. Это ж областная санэпидстанция приехала — и если я уеду, а здесь снова будут случаи, то какой же толк от того, что я там была? Такого очага у меня еще не было, сколько работаю. Хотя, казалось бы, чего только не было!
Надо сказать, что идеально отработанный очаг — это когда найден источник (неважно даже, что это было сырье).
Вот в лагере вспышка была, и я вижу, что причиной были яйца. Значит, нужно выяснить, откуда они поступили. Поднимаем все документы и говорим докторам-гигиенистам, что яйца поступили с такой-то базы. Выходят они на эту базу — разбираются, с какого птичьего хозяйства, с какой птицефабрики: откуда туда поступили яйца. По этой цепочке все отрабатывается и доходят до фермы или птицефабрики, какие тут птицы. А если это забой мяса, тоже выходят на хозяйство, и там уже ветеринары начинают работать с животными.
Раньше, еще в советское время, на птицефабриках было модно добавлять в корма антибиотики. Сейчас это запрещено, потому что пришли к выводу, что возбудители-то остаются, на них это не действует, но они становятся устойчивыми к антибиотикам, потом больных невозможно лечить.
Вообще антибиотики — это настолько коварные препараты... Они как бы открыли новую эру — люди перестали погибать от пневмоний, от тяжелых менингитов, менингоэнцефалитов. То есть они хорошее дело делают, но возбудители к ним привыкают, и они на них уже не действуют. Поэтому сейчас, когда мы проверяем в плановом порядке больницы, то обязательно смотрим: обоснованно назначается курс лечения или нет. Особенно в роддомах. Там же здоровые мамы приходят рожать, зачем им антибиотики? Но на всякий случай наши акушеры вводят. Чтоб не было температурки после родов и т.д.
Поступает, допустим, в хирургию пациент с острым животом. И подозревают, что там уже прободной аппендицит, или какая-то прободная язва. Но уже точно в кишечнике есть возбудители! В желудке их меньше, но тоже могут быть. И раз прободная, то это дырка, то все уже в полости живота, и надо идти на профилактику, чтобы эти возбудители не попали в рану. Положено так: сразу, до операции — один укол антибиотика широкого спектра. И этого достаточно для того, чтобы те возбудители, которые там есть, погибли.
Антибиотик действует на все, кроме грибов. На вирусы тоже, кстати, не действует. Как он действует на сальмонеллы? Сальмонелла выработала фермент, который расщепляет антибиотик, и она при этом теряет свою наружную оболочку и таким образом находится не в просвете кишечника, а уходит в клетку организма и сидит там до поры до времени. И там широким цветом «расцветают» грибы. Сальмонеллы ушли, шигеллы погибли, если они там были, условно-патогенная флора погибла, поэтому развиваются грибы, дисбактериоз.
Вспоминаю вспышку гастроэнтероколитов на семейной базе в Затоке, где отдыхало очень много родителей с детьми. Это было много лет назад, в советское время, и Евгения Григорьевна Воронина тогда была заведующей эпидотделом. В чем заключалась сложность этой вспышки? Во-первых, заболевания протекали очень остро, тяжело.То, что они протекали одновременно, это для нас, эпидемиологов легче: раз одновременно, то мы точно знаем, что это общий фактор, и он подействовал одновременно для всех. Это всегда помогает. А вот когда тянется, это сложнее. Это значит, что фактор продолжает где-то действовать. Болеют, болеют, а мы не знаем почему. Но ведь нам надо очень быстро определиться с этим фактором, найти его, потому что он же может повторно подействовать! И в Затоке сразу это как-то не было определено. Собрали нас, эпидемиологов и гигиенистов (а я тогда работала в Малиновской районной санэпидстанции). Воронина уже проводила исследования на той базе, где болели, а нам поручили посмотреть все остальные базы, нет ли там таких условий, которые могут повлиять и тоже вызвать подобное осложнение. Взрослых больных было мало, в основном дети. Все надо было осмотреть — пищеблок, канализацию. А перед одним корпусом — фонтан. Евгения Григорьевна заглянула в него из любопытства, а фонтан-то бьет зеленой водой! И труба какая-то сбоку в стенке фонтана. Пригласили завхоза. Оказалось, что когда воды не хватает, для мытья посуды на пищеблоке пользуются водой из этой трубы. Гляжу, а она выходит на пищеблоке над моечными емкостями, и ею моют посуду. А в посуде затем держат молоко, там размножается синегнойная палочка. Высеяли тогда из воды синегнойную палочку, и от всех больных тоже.
Так что залогом идеально отработанного очага является вовремя найденный источник...